Когда закончится война 5

[doubleblck]

Название: Когда закончится война
Пейринг/персонажи: Бакуго Кацуки/Тодороки Шото, Киришима Эйджиро, Мидория Изуку и другие
Рейтинг: R
Жанр: романтика, драма, элементы фантастики, экшн
Размер: макси, пятая глава ~2,500
Краткое содержание: На последнем году обучения в школе Бакуго появляется странный новенький.
Предупреждения: Нецензурная лексика, UST, AU
Примечания автора:
1) Очень долгое развитие отношений. Очень.
2) Это АУ без способностей, поэтому возможен некоторый ООС.
3) Много обсценной лексики и "дворовой" лексики.
4) Если вам кажется, что некоторые персонажи совсем ООС, то, возможно, вам не кажется, но автор так видит (цэ). И считает, что в данной вселенной и условиях они вели бы себя так, а не иначе.

1, 2, 3, 4

5

Утро субботы прошло тихо и мирно.

Уставшей матери, вернувшейся с ночной смены, было плевать, чем занят Бакуго, и большую часть дня он провел, отлеживая бока, стараясь не смотреть в зеркало. Впрочем, даже беглого взгляда хватило, чтобы оценить масштабы: щека припухла, из-под пластыря расплывалась ярко-фиолетовая синева. Стоило дернуть щекой или открыть рот, как скулу простреливало болью. Руки тоже ныли — и содранные локти, и ушибленные предплечья, но их хотя бы можно было спрятать под длинными рукавами. А морду не спрячешь, как и перебинтованные кисти с пальцами-сосисками.

— Повезло в этот раз, блядь, — процедил Бакуго сквозь зубы, но так тихо, чтобы его ни в коем случае не услышала мать. Отец с раннего утра был на работе: его отдел как раз выводил проект на финишную прямую, и иногда Бакуго казалось, что тот прописался в офисе и даже не заглядывал домой.

Впрочем, так было лучше — хотя бы стояла тишина, нарушаемая только тиканьем часов и убаюкивающим гулом электроприборов.

Он сполз с кровати и осторожно, чтобы не шуметь, выдвинул ящик стола. Как раз за ним был припрятан конверт с заработанными деньгами. Ночью Бакуго даже не стал пересчитывать наличность, а сегодня, когда мать могла проснуться в любой момент, светить денежными заначками особо не стоило. Деньги — это еще один шаг к независимости и съебу из этого чертового города (школы, семьи, нужное подчеркнуть).

Наверное, стоило бы почаще навещать Даби, а не только тогда, когда денежные запасы были почти на нуле. Хотя, наверное, тогда это превратилось бы в своеобразную работу и перестало приносить столько удовольствия.

Денег в конверте было больше, чем обычно, и Бакуго удовлетворенно вздохнул. Не зря хоть морду подставлял, но за это ему еще достанется.

Выкинув из головы неприятные мысли, с трудом (пальцы едва слушались, отек все еще не спал) Бакуго отсчитал несколько купюр. Этого должно было хватить на вонючую мазь, которую посоветовала ебанутая. Если она поможет быстрей свести синяки, Бакуго готов ею мазаться. Вернув заначку на место, он снова вытянулся на кровати.

Прямо сейчас за мазью он не пойдет — лучше потом, когда проснется мать. Она все равно сначала застрянет в ванной на полчаса, и он успеет ускользнуть из дома. А вечером, может, не разглядит, что лицо разбито. В целом, было плевать на ее мнение, но выслушивать лекции не хотелось.

До формального совершеннолетия осталось чуть больше недели, и потом Бакуго будет сам себе хозяином.

Он лежал на постели, стараясь не шевелить руками, и мысли его скакали легким резиновым мячом. От планов, возможных после совершеннолетия, к тому, что, возможно, не стоит ждать окончания года, оставаясь в школе. Он волен будет не прийти на занятия, да и мать ему не указ, если у него будет достаточно денег, чтобы добраться до военной части, потом шестнадцать месяцев в армии, а там и до контракта недалеко. При одной только мысли о столь близкой свободе его охватило волнение. Губы сами собой расплылись в улыбке, которая тут же съежилась — болели щека и губа.

Жалких девять дней, и никакой школы! Ублюдочного Айзавы, тупой училки японского, Киришимы, Куро и придурка Деку!.. и — Бакуго вдруг застыл — никакого Тодороки.

Последнее до странности неприятно царапнуло внутри. Бакуго даже забыл про ноющие руки — резко сел на постели, невидяще глядя перед собой.

А этот половинчатый-то каким образом его касался?!

Бакуго взъерошил и без того торчавшие в разные стороны волосы и вскочил на ноги, прошелся по комнате, от постели до шкафа и обратно. Два жалких шага, они никак не могли реализовать ту кипучую энергию, появлявшуюся внутри, стоило вспомнить про Тодороки.

На стене выплясывали солнечные зайчики — занавесь колыхалась из-за слишком резких движений Бакуго. Выбитая шагами пыль то золотилась в солнечных лучах, то вновь пропадала, стоило ей исчезнуть с траектории лучиков.

Признав тщетность усилий, Бакуго порылся в шкафу — натянул старую линялую рубашку с длинным рукавом и широкие же штаны с удобными глубокими карманами, откопал в завалах одежды кепку, то и дело морщась от пульсирующей боли. Кое-как затолкав лезущие в глаза волосы под кепку, Бакуго пониже надвинул козырек и сунул деньги в карман — перехватит что-нибудь съестное на улице, все лучше, чем сидеть в своей комнате.

Он проходил по округе до тех пор, пока не стемнело. Купил какую-то мазь от ушибов и синяков, но, вроде, упаковка была другой, не такой, как показала ебанутая. Может, она будет не такой вонючей? Фармацевт же посоветовала ему затариться запасом пластырей, бинтов, антисептика и легкого обезболивающего.

И впервые Бакуго подумал, что он нихуя не думал. Все-таки правы были те, кто говорил, что котелок у него не варит, зря он их бил…

Как можно было проебать момент с перевязками?!

Стоило еще вчера догадаться, что с бинтами, наложенными ебанутой, он долго не проходит. Те, которые оплетали кисти, уже были похожи на пыльную тряпку, а еще не прошло и суток. К тому же, под бинты нужно было втереть мазь.

Проблему мог бы решить Киришима — раньше он частенько помогал с перевязками, если Бакуго доставалось, и держал рот на замке. Но сейчас Киришима решил встать в позу обиженки, и Бакуго не приполз бы к нему даже если бы умирал.

Бакуго сплюнул себе под ноги и вздохнул — ладно, разберется. Справится сам, не впервой, правда, вряд ли получится так же аккуратно, как у Тоги… Предплечьями можно не мучиться, там повязки носили скорее декоративную и скрывающую функции.

На углу засиял мягким светом фонарь припозднившегося торговца, и Бакуго прибавил шагу — проблемы проблемами, но в желудке голодно заурчало. Он не ел весь день.

Купив несколько сосисок на палочке и шесть котлеток, Бакуго, сунув лекарства за пазуху, устроился на качелях ближайшей детской площадки. Они немилосердно скрипели с каждым движением, но Бакуго не обратил внимания, жадно вгрызшись в еще горячую еду.

Несмазанная цепь скрипела, Бакуго жевал, негромко шелестел пакет с лекарствами, пригревшийся сбоку. Наступившие сумерки разгонял ленивый фонарь, подмигивавший сердцу. Прикончив котлеты, Бакуго сыто облизнул губы, довольно прижмурился на несколько секунд. Ощущение довольства разлилось по расслабившемуся телу.

Когда он открыл глаза, предатель-фонарь мигнул, а когда снова зажегся свет, в его круге появился прохожий. Бакуго потребовалось меньше времени, чем на вдох, чтобы узнать в прохожем Тодороки. Вот его сейчас хотелось видеть меньше, чем кого бы то ни было!

Бакуго заставил качели замереть и тут же понял свою ошибку — даже если Тодороки не заметил его раньше, то исчезнувший скрип должен был привлечь его внимание. И привлек.

Фонарь злорадно замигал, стоило Тодороки двинуться к площадке. Бакуго пристально следил за его приближением, осторожно обняв цепи и сунув забинтованные кисти в карманы. В темноте движения Тодороки казались еще более плавными и грациозными, осторожными и выверенными.

Он остановился в трех шагах, слишком близко, чтобы игнорировать, слишком далеко, чтобы достать. Хотя, если бы Бакуго был в форме, может и попытался бы…

— Не ожидал увидеть тебя здесь, — сказал он. Его голос прозвучал хрипло, словно Тодороки давно не говорил.

— Притворись, что не видел.

Бакуго пожал плечами, надеясь, что сумерки скроют неуклюжесть его движений, а кепка — пластырь на щеке. Хотя, какая разница? Сегодня или послезавтра, Тодороки все равно заметит. Но отчего-то было неприятно показывать ему следы своей… слабости.

— Я больше не буду обманывать себя. Самообман не стоит и минуты жизни.

— Опять ты несешь какую-то непонятную хрень.

Тодороки покачал головой, взгляд его скользнул по Бакуго. И снова он шкурой ощутил его — да что же такое?!

— Хватит пялиться на меня, иди куда шел!

— Я заметил тебя здесь и подумал, что, может, тебе… нужна помощь? — Интонации его были полувопросительными, пауза перед предложением не ускользнула от внимания.

— Помощь? Мне? От тебя?!

— Пожалуй, это было нелепое предположение, — согласился Тодороки, но вместо того, чтобы уйти, опустился на соседние качели. Откинулся назад, упираясь пятками в песок, качнулся вперед; чертовы цепи не скрипнули даже.

Сумерки быстро утонули в темноте вечера, разгоняемой звездами, куском луны и подмигивающим фонарем.

Бакуго следил за Тодороки краем глаза — за чистой, незапятнанной шрамом половиной, крепко стиснутыми на цепи пальцами, светлыми, выбеленными темнотой до сияния волосами, узким, чуть вздернутым кончиком носа и тенью улыбки в уголке губ.

Ветер холодил кожу, пощипывал ухо, невесомо касался виска. Чужое присутствие растворилось в воздухе, настойчивый взгляд не прижигал. Тодороки казался поглощенным своим занятием — покачивался, слабо отталкиваясь от земли.

Он не смотрел, и Бакуго осторожно, чтобы не потревожить кисти, вытащил руки из карманов, поднялся. В последний раз натужно скрипнули цепи и умолкли.

Тодороки не смотрел, глаза его были прикрыты, и тихий-тихий вопрос почти застал Бакуго врасплох:

— Болит?

— Что?!

Он так быстро вернул руки в карманы, что не сумел удержать невозмутимое выражение лица, когда грубоватая окантовка ткани плотно проехалась по бинтам.

Тодороки затормозил свои качели, и в воздух взлетело облачко пыли, окружило его ноги завесой. На несколько секунд уши забило тишиной, даже фонарь, подмигивавший с характерным звуком тухнувшей и снова разгоравшейся лампы, светил изжелта ровно.

— Я бы мог помочь, умею перевязывать, но знаю, что ты...

— Пошел ты! — рявкнул Бакуго. И Тодороки закончил:

— ...пошлешь меня.

— А ты догадливый, — фыркнул Бакуго. — Молодец, заработал конфетку. Я бы дал, но с собой нет.

Тусклая улыбка тронула губы Тодороки:

— Ничего, я подожду понедельника.

Бакуго стиснул зубы и развернулся на пятках, пошел прочь скорым шагом. Пофигу куда, только подальше отсюда. Пакет с лекарствами возмущенно шуршал на каждом шагу, будто был живым.

Непробиваемый придурок! Его оскорбляешь, а он, вместо того, чтобы повестись, улыбается и — даже! — радуется! Сумасшедший кретин, откуда он только взялся?!

Бакуго застыл, будто на стену налетел — и правда, откуда?

Множество шрамов, таинственность прет со всех щелей, и теперь еще это «я умею». В Тодороки явно было что-то не так, и оно цепляло, поддевало и требовало понять. Неправильность не лежала на поверхности, нет, иначе бы Бакуго сразу разобрался, выступила, как камень во время отлива, и тут же спряталась обратно. Скрылась под кожей, исчерченной шрамами. И у Бакуго вряд ли хватит терпения, чтобы дождаться, пока она снова выплывет наружу.

Кстати, о шрамах. Откуда их столько у простого школьника? Вот главный вопрос.

И второй, не менее важный: какого хрена Тодороки прицепился именно к Бакуго? Ведь ходит же за ним, следит, что ли?

К сожалению, сейчас Бакуго не знал ответов ни на один из них.

***


Ну конечно мать закатила истерику. Другого и быть не могло.

Сначала от ее воплей подпрыгивал стол в комнате Бакуго, а потом, когда мать поняла тщетность своих излияний, ураган перенесся на кухню — к телефонному аппарату. И как тот только не треснул от ее темперамента?!

Бакуго даже пожалел отца, но потом пожал плечами — когда людям что-то не нравится, они меняют жизнь. Или же они слабаки. Бакуго сомневался, что отцу нравилось жить в состоянии перманентной войны, так что — второй вариант.

Снова захотелось смыться подальше, чтобы не слышать, но, к сожалению, с ним она еще не закончила. И лучше дождаться всей головомойки, чем потом получить ее же, возведенную в квадрат.

Телефонная трубка была с треском водружена на аппарат, и Бакуго сел на постели — сейчас начнется.

Дверь распахнулась спустя несколько минут — мать сердито хмурилась, щеки ее горели яростными пятнами. В руках она держала… Бакуго даже заморгал.

— Двигайся, — сорванным голосом сказала она. И уселась рядом. Небольшой поднос, на котором лежали перевязочные материалы, ножницы и пара мазей, она поставила на пошедшее складками покрывало. — Давай, буду смотреть.

Бакуго смерил ее настороженным взглядом, но руки протянул. Мать разрезала стягивавший концы бинта узелок и принялась осторожно разматывать. Прицокнула, глядя на разбитые кисти, протерла ваткой, смоченной в чем-то из бутылочки, сочившиеся сукровицей места. Защипало, но Бакуго был слишком удивлен, чтобы даже дернуться.

Руки у матери оказались осторожные, лишней боли не причиняли; грязные бинты полетели в корзину, на отечные кисти прохладой легла мазь. Кончики пальцев очертили уже проступившие на предплечьях синяки.

— Вот что с тобой делать, — вздохнула она. — Тебе уже не семь, чтобы ты боялся наказания. И не десять даже. Еще немного, и…

Мать оборвала себя, поджала губы и продолжила втирать мазь. Бакуго тоже молчал, удивленный заботой.

— Держи руку прямо. — Она начала бинтовать правую кисть, узкая полоска бинта мягко ложилась на кожу. — Кацуки, возьмись-ка тут.

Он послушно придержал кусочек бинта, пока мать закрепляла его. Когда она взялась за пластырь на щеке, он отвел ее руку от лица.

— Не надо, я сам.

— Как же, — мать снова вздохнула, и в ее тоне промелькнули незнакомые нотки, — сам он. Ты уже вон, расстарался сам. Теперь дай мне.

Пластырь отлеплялся, кажется, с кусочками кожи.

Бакуго, мельком глянув матери в глаза, отвел взгляд.

Сегодня в воздухе не кувыркались пылинки — солнце не показывалось из-за туч, плотным слоем закрывших небо. На полу валялся мусор: обрывки упаковок, нитки бинтов, ореховая шелуха. В углу под столом примостилась пара пустых бутылок из-под газировки.

Осторожные круговые движения были почти нежными.

— И кто это тебя так?

— Никто.

— Ну конечно. — Мать снова вздохнула, утомленно и тихо, пришлепнула на скулу пластырь так, чтобы липкое не попало на ссадину. Бакуго зашипел. — Все, готово.

Мать поднялась. На поднос снова легли ножницы, пластырь и бинты, звякнули бутылочки. Бакуго положил туда же тюбики, едва не сбив все остальное неуклюжим движением. Сказал:

— Спасибо, но я все равно мог сам.

Горькая усмешка тронула губы, собралась у уголков вертикальными морщинками:

— А то я не знаю. Ты же все-таки мой сын. И давай-ка в следующий раз без «но». Простого «спасибо» достаточно.

Загрубевшие пальцы взъерошили волосы, и мать вышла из комнаты.

Бакуго еще долго смотрел на закрывшуюся дверь.

***


— Итак, дорогие мои бездельники, — улыбка Айзавы не предвещала ничего хорошего. Совсем ничего. Так ленивый кот, обычно вытягивающийся на солнцепеке, смотрит на пойманную дуру-мышь, поверившую в то, что кот и вправду спит. — Как я и обещал в начале прошлой недели: тест, по пройденному за материалу. — Класс застонал стройным хором. Айзава положил на первую парту стопку бумаг. — Нечего возмущаться, я предупреждал. Яойорозу, один оставь себе, остальные передай Каминари. Иида, ты тоже.

Бакуго прикинул варианты — а что, может и сработать. Должна же быть хоть какая-то польза от негнущихся толком пальцев.

Он поднял вверх руку.

— Я не могу держать ручку…

Айзава впился в бинты таким внимательным взглядом, словно мог разглядеть что-то под ними.

— Это такой новый способ отлынивать от учебы?

— Нет.

— Я позвоню твоим родителям, Бакуго.

— Звоните, они в курсе.

— А что случилось?

— Упал. Споткнулся и упал с лестницы.

Взгляд Айзавы говорил, что он нихрена не поверил. Следующая фраза, до краев наполненная сарказмом, это подтверждала:

— Долго, наверное, падал. Пару пролетов точно. И прямо перед тестом

— В субботу, и это была крутая была лестница, — невозмутимо уточнил Бакуго и перевел взгляд на окно. Синий кусочек неба, зависший в просвете между ветвей дерева, обещал солнечный и теплый день.

— Ладно, лестница так лестница, — вздохнул Айзава. — Писать, как я понимаю, ты не можешь. — Бакуго махнул обмотанной кистью, пальцы все еще походили на сосиски. Айзава сощурился. — Раз не можешь писать, будешь сдавать мне устно.

А вот это было пиздец как несправедливо. Как математику сдавать устно?! Совсем Айзава с цепи сорвался… Ай, да похуй!

Все равно не сдаст, все равно оставалось недолго, все равно ему плевать…

И с воинственным видом Бакуго направился к учительскому столу, пока остальные бросали на него то сочувственные, то злорадные взгляды.

Киришима вон аж вперед подался — радуется, наверное, сука.

— А остальным советую не тратить время зря, — сказал Айзава. — На решение всего двадцать минут. Время пошло.

Ну конечно, дурацкий тест он завалил — иного и быть не могло. Раздраженный донельзя, Бакуго выскочил из класса на перемене — на крышу, подальше от этих дебилов. За ним следом из класса рванул Киришима.

— Бакуго, подожди!

— Отъебись!

— Да стой ты! Я же просто хотел…

Но Бакуго не слушал, шел вперед быстрым шагом, почти бегом. Нахер, слушать его еще! Ему было плевать на то, что мог сказать Киришима.

Он плечом налетел на дверь и едва не кубарем вылетел на воздух.

— Так и знал, что ты придешь сюда, — раздалось справа.

Бакуго моргнул недоуменно и привычно попытался стиснуть кулаки, которые отозвались волной боли. Кажется, под бинтами лопнула уже затянувшаяся ранка. Но все это меркло и бледнело по сравнению с сюрпризом, ждавшим его на крыше: на припорошенном солнечным светом бетоне сидел Тодороки.